Конечно, в рамках нашего проекта можно было бы вспомнить и других поэтов Архангельска. Владимир Мусиков, Вадим Беднов, Николай Журавлев, Владимир Жилкин, Анатолий Левушкин – все они, безусловно, достойные люди. В Емецке родился и воспитывался в детском доме прекраснейший Николай Рубцов, но он, все-таки, стал поэтом в Москве и на Вологодчине. Я выбрал Александра Роскова потому, что считаю его и талантливым и недооцененным одновременно.
В этом году поэту исполнилось бы 63 года, он погиб шесть лет назад. Летом 2009 года в архангельском музее Писахова (тогда еще работавшем) я участвовал в создании литературно-художественного центра «Синтез». Одним из мероприятий стал юбилейный вечер Александра Роскова. Сейчас, по прошествии лет, я очень жалею, что тогда не смог послушать стихи этого поэта и познакомиться с ним. Мне ли, такому же, как Росков, выпускнику Литературного института, было не интересоваться поэзией? Но в то время я считал, что в Архангельской области превалируют графоманы, а истинно талантливые или не видны людскому глазу или их попросту нет. Позднее я понял, что сильно ошибался. И изменил мое мнение именно Александр Росков.
Он родился 26 июня 1954 г. в деревне Диковская Каргопольского района Архангельской области. Окончив среднюю школу в Каргополе и техническое училище, служил в армии, а затем, демобилизовавшись, вернулся на родину, где долгое время работал плотником и печником. С 1989 года жил в Архангельске, работал в местных газетах, затем заместителем редактора и редактором газет, выпускаемых северодвинским издательством "Северная неделя". Но журналистика хоть и сделала Роскова мастером пера, - не стала для него главной в жизни.
А главной для него была поэзия. Стихи он начал писать еще в юности, а в 35 лет совершенно неожиданно был принят в Союз писателей на Всесоюзном совещании молодых писателей в Москве. Тогда он был студентом-заочником Литинститута и только-только нащупывал свой путь в литературе. Затем пошли книги, премии за творчество. И очень хорошие стихи. Не банальные о природе и чувствах, а пропущенные через себя, написанные кровью неспокойного сердца. Религиозность его текстов звучит не догматически, как у многих авторов, а искренне. Как и его великий предтеча Николай Рубцов, Росков не теоретически, а, перефразирую Платонова, «потением живого тела» пришел к вере. И переосмыслил многое, что ранее не понимал, и пережил в стихах настоящий катарсис.
Человек должен жить на природе,
на виду у Господних небес,
где прямая тропинка уводит
от крыльца прямо в поле и в лес.
Где над крышами изб и скворешен
ветви старых берёз шелестят.
И он должен быть чуточку грешен,
но не более, нежели свят.
Эти стихи Александра Роскова особенно характеризуют вершину его творческого пути. Познакомившийся с ним в последний год его жизни Дмитрий Нечаенко писал: «Поверьте мне как историку литературы: Александр Росков - поэт даже более трагичный и пронзительный, чем Николай Рубцов. Трагична не только его судьба, но и поэзия. Рубцов хоть и бедствовал, однако всё же не дожил до той страшной катастрофы и гибели русской деревни, которые воочию видел и описал в своих стихах Росков. В общем, "большое", по слову Есенина, как всегда, "видится на расстоянье". Только в день Сашиной гибели я со всей отчётливостью вдруг осознал, какой драгоценный поэтический талант жил рядом с нами как простой смертный и внезапно покинул нас навсегда»…
10 июня 2011 года Александр Александрович Росков был сбит мотоциклистом в Архангельске. Через два дня от полученных травм он скончался. А я до сих пор жалею, что тогда, в 2009-м, не познакомился с ним и не пообщался. Слава Богу, остались его настоящие стихи…
Памяти Николая Рубцова
...А мороз под Крещенье и в Вологде тоже – мороз,
как на родине детства, в Архангельской области, в Емце.
Он прохожих целует в пунцовые щёки взасос,
на балконах сцепляет бельё – простыню с полотенцем.
Он рисует узоры на мутном оконном стекле
неуютной квартиры, где груду бумажного хлама
в дальнем тёмном углу да бутылку вина на столе
освещает луна сквозь ни разу не мытую раму.
Человек у стола тянет руку к посудине... и,
опрокинув стакан, чистит хвост заржавевшей селёдки...
Пей, Рубцов, свой портвейн! Георгины замёрзли твои,
и на жёлтой мели догнила твоя старая лодка.
Пролетели твои самолёты, прошли поезда,
и телеги твои, как ты сам говорил, проскрипели.
Не горит, а мерцает полей твоих зимних звезда,
в перелесках ветра твою душу заочно отпели.
Пей, Рубцов, свой портвейн! Места в жизни тебе уже нет,
во всей Вологде нет завалящей тебя человека...
У подъезда напишут, что жил здесь великий поэт,
четверть века спустя. Да, какую-то там четверть века.
Издадут мемуары – да, да! И (тебе невдомёк)
в городке древнерусском твою установят скульптуру...
А пока что на твой, неуютный такой, огонёк
если кто забредёт, так уж точно – по пьяни иль сдуру.
Пей, Рубцов, свой портвейн! Скоро будешь не здесь, а в раю
с серафимами пить совершенно другие напитки.
Скоро примет Господь покаянную душу твою
и пошлёт её в рай – за земные страданья и пытки.
Скоро в дверь постучат. Ты откроешь единственной – той,
за плечами которой архангел погибели реет...
Минет несколько дней... И останется Русь сиротой.
Как она без тебя – непутёвого – осиротеет!
Скорбно сгорбятся избы любимых тобой деревень,
станут ниже кресты на заснеженных русских погостах.
Пронесётся над ними души твоей лёгкая тень,
ты простишься с Россией без крика – трагично и просто.
...Кто стучит в дверь поэта морозной январской порой? –
по-хозяйски стучит, а не скромно и благоговейно?
То судьба, Николай... Это – смерть твоя. Встань и открой,
и налей ей в стакан, просто – вылей остатки портвейна...