- Моя позиция сейчас сильно не отличается от того, что я говорил в интервью «Правде Севера» полгода назад. Кроме сожаления других эмоций нет, - говорит Андрей Аннин. - Хозяйственный спор продолжался три года. За право контролировать банкротство завода боролись две группы хозяйствующих субъектов — поставщики сырья и залоговые банки. Вопрос, в чьих интересах была продажа имущества предприятия, остаётся открытым.
Вопросов сейчас вообще больше чем ответов. Долги копились годами. На каких условиях предшественники последней управленческой команды кредитовались? Под какие условия поставщики снабжали сырьём предприятие? Похоже, что именно действия финансовой и сырьевой структур привели к плачевным результатам. Наверное, на каком-то этапе всем, в том числе фискальным органам, банкам надо было сказать: «Стоп! Давайте сядем и разберёмся, чьи это долги?»
Очень жаль, что завод не был вовремя модернизирован. Но даже в период банкротства нужно было ставить целью сохранение производства. Пускай в новом виде. Стоило сделать производство компактным, найти другие площади, но сохранить марку и коллектив.
Время упущено и теперь потеряно главное, - марка завода. А она была известна в Европе, в мире.
- Андрей Олегович, то есть инвестировать в производство, проводить модернизацию нужно было до того, как на завод пришла команда Виталия Графа?
- Да. Я хорошо знал Юрия Борисовича Медуницина. Это была огромная потеря для лесозовода. Именно он «тянул» инвестиции на предприятие. При нём предприятие модернизировалось, появилась окорока для сухого хранения древесины. К сожалению, ту динамику, которую он задал в своё время, не подхватили следующие руководители. Не была проведена глубокая модернизация, не был сохранён лесфонд, который мог быть гарантом работы и экономической эффективности. Да и собственники у предприятия в разное время были разные, поэтому не было единой стратегии.
А при Юрии Медуницине была общая стратегия. Если бы она была подхвачена, то тогда завод, возможно, пришёл бы к производству продукции с высокой прибавочной стоимостью.
- А как, на ваш взгляд, в целом в областной деревообработке обстоит дело с выпуском продукции с высокой добавленной стоимостью?
- Что бы сейчас ни говорили о больших проектах в лесопереработке, вся продукция кроме производимых топливных гранул, - полуфабрикаты. И результат производственной деятельности крупного бизнеса отличается от результатов малого — не качеством продукции, не глубиной переработки, а объёмами: одни выпускают 10 тысяч кубометров доски, а другие 300 тысяч. К сожалению, в Архангельске очень мало производится продукции с высокой прибавочной стоимостью, такой, например, как мебельный щит, клееный брус и мебель из натурального дерева.
- Почему так происходит?
- Вспоминаю, что происходило 20 лет назад, когда леспромхозы были самостоятельными. В моём Виноградовском районе поселки процветали только в тот период, когда леспромхозы на конкурентной основе продавали сырьё — пиловочник и баланс. Наши леспромхозы в конце в конце 1980-х – начале 1990-х получили право на ведение самостоятельной внешнеэкономической деятельности и стали зарабатывать валюту. Работники леспромхозов тогда могли купить самую современную бытовую технику и мебель. Так было до начала 2000-х годов. А потом леспромхозы постепенно стали вливаться в вертикально интегрированные структуры. Но результат был негативным — начался закат посёлков, которые прежде считались престижными.
Но сейчас мы, к сожалению видим закрывающиеся предприятия. Прекратили деятельность как самостоятельные предприятия Конецгорский, Борецкий леспромхозы. В небытие — флагманы деревообработки – лесозаводы №2 и №3. Надеемся, что всё наладится у Соломбальского ЛДК.
Я считаю, эти события – свидетельство того, что в лесной отрасли где-то неправильно были сформулированы правила игры.
- Депрессивное состояние малого и среднего лесного бизнеса как-то ещё можно поправить?
- Сейчас это довольно сложно. У малого бизнеса почти не осталось лесосырьевой базы. Если раньше целлюлозно-бумажный комбинат работал отдельно, а лесозаготовители – отдельно, то можно было маневрировать. Сегодня, повторюсь, крупные структуры на себя всё замкнули, они забирают всё сырье. У лесозаготовителей на переработку ничего не остаётся.
Главными нашими товарными знаками были беломорская доска, архангельская вагонка, половой шпунт, столярные изделия, комплекты деревянных домов. Раньше всё это производил малый бизнес в больших объёмах. Сейчас — в малых. Главная польза малого бизнеса для государства — социальная нагрузка, которую он несёт: он обеспечивает работой население, которое ушло с крупных предприятий. И деньги не выводятся, а остаются в области. Сейчас не осталось доступной лесосырьевой базы, а строить дороги в труднодоступные районы способен только крупный бизнес.
- И всё же оставшийся малый лесной бизнес продолжает бороться за выживание.
- И наша задача помочь ему в этом. О чём всегда говорил малый бизнес? О справедливом распределении лесного фонда.
Есть, конечно, хороший пример вертикально интегрированного холдинга, выросшего из малого бизнеса. Это пример Владимира Буторина и Устьянского лесопромышленного комплекса. И это фактически единичный пример.
Но в каждом районе ещё остались немногочисленные примеры не столь бурного, но всё же позитивного развития малого и среднего бизнеса. В интересах власти сохранить тех, кто ещё работает. В идеале хотелось бы, чтобы от расчётной лесосеки, которая осваивается в наших районах, какие-то средства оставались в районах. Чтобы люди знали, что с каждого кубометра древесины деньги идут на дороги, детсады, здравоохранение, культуру и здравоохранение.